Последние выходные этого года решили поехать в горы, на квадрах покататься и пару эндуриков разогреть. «Блин, а этот-то откуда взялся?» – загудели мы, когда из-за поворота вылетел «Гелик» с прицепом, на котором стоял заряженный «кот». Взревев тюненым мотором, он разгонялся, летя на нас, и затормозил в последний момент, почти упершись в нас бампером. «Миша, звездюк ты шерстяной, ты хоть иногда голову включай, – накинулись мы на него. – Блин, придурок, а случись ща что с электроникой, и несколько тонн неуправляемого железа превратило бы нас в фарш!».

Йети щерился, отхлёбывал из бутылки элитного виски и уверял всех, что всё будет чики-пуки. Почему Йети? Потому, что Миша был чистокровный грузин, покрытый мехом, как каракулевая бурка. Короче, пока доехали до лагеря, эта придурь выморозила всех своим поведением на дороге. Ладно, что он сам убьётся, в машине Эмма и двое детей. Короче, приехали, распряглись, переоделись, покушали, стронулись. Кто-то из жён поехал с нами на покатушки, кто-то остался обустраивать быт и готовиться к нашему возвращению. Лагерь с посёлком, через который нужно было проехать, разделял ручей, и соединяли брод и мост. Ну, негоже же ехать через мост на подготовленной технике, поехали к броду. Подъезжаем, посреди спуска стоит снеговик, и дети мостят на него ведёрко и морковку. Блин, объехать можно хоть справа, хоть слева, ну, придётся чуть заехать на откосы спуска одним из бортов. Фак, примчался Йети.

– Эй вы, недоросли, сдриснули с дороги! – орёт Миша.
– Миша, звездюк ты шерстяной, ну что ты начинаешь опять? Объедь ты сбоку, тем более, видишь, написано, проезд запрещён, вон табличка.
– Да пошёл ты, марамой носатый! – шепелявят в ответ дети.
– Ах вы, обсосы маленькие, звездец вам!
– Соси локоть, хрен моржовый! – кидают в него морковку и сваливают весёлой гурьбой.

Колёса проскальзывают, вложившись всей мощью справедливого негодования в каждую песчинку, наматываемую на покрышки, и, привстав на подножках для форсирования водной преграды, Миша в стремительной позе потянувшей легавой устремляется вперёд. Перетюненый мотор впрягся всеми лошадьми и как молния, смазанная салом, «кот» перелетает через небольшой ручей. Такого я даже в цирке не видел, вот несётся квадр с Мишей, а вот квадр обматывается вокруг снеговика, и дальше тряпочная кукла летит одна, а у квадра аж задний кофр отлетает, и пластиковая требуха осыпается, как листья с осинки. Короче, даже после поверхностного осмотра стало понятно, что технику эту нетопырь зафаталил. Оказывается, дети соорудили снеговика вокруг толстенной трубы, вкопанной ещё летом и заботливо заполненной ими же мелкими камушками по самый срез. Полдня просрано в эвакуационной операции, позднем обеде и смазывании покоцов и порубов нашего дурного млекопитающего. А он же, сцуко, наливается, горе утраты решил залить вискарём.

Ладно, кое-как выехали на вечернюю прогулку, придурь посадили в багги назад. По дороге он стрельнул у Лёшика покурить и, увидев в пачке сигаретку, отличающуюся от других, конечно же, выкурил её, причём в одно рыло. Приезжаем на поляну, спешились, обсуждаем дорогу, делимся впечатлением. Вдруг обращаем внимание на то, что Йети обвился вокруг стойки, как моряк вокруг мачты во время качки, и бешеными глазами смотрит на нас. Мы подходим, а он сучит ножками и пытается раствориться в пространстве, прячется за стойкой, орёт и жуёт перчатку. Тут даже я вспотел. Смотрим на театр одного актёра, думаем, закурили, и тут Лёшик протяжно так: «Аюмать, ну, Ми-и-иша, звездюк ты шерстяной, ну нельзя же так!» Поняв, что эту падлу жестоко пробило на шугняки, после того как он лишил нас вкусного на обратный путь. Тут уже мы его чуть не зафаталили. Обратная дорога была не такой расслабленной, как рассчитывали, ну ладно, кое-как добрались. В общем, вечером побухали, то-сё, и это чудовище с нами. Приехали в лагерь, этот орёт: «Эмма! Эмма, зараза, иди сюда!»

Короче, орал, орал, выгибался, как муха на стекле, переполошил весь лагерь.

Пришла Эмма. Он ей: «Ну что стоишь, ля, открывай дверку в багги!» Эмма, женщина очень сдержанная и интеллигентная, взяла себя в руки, выдохнула… открыла дверку.

– Ну? И что стоим? Руку мне давай!

Эмма, скрипя зубами, даёт ему руку.

– Чё, блин, вынимай меня уже отсюда.

Смотрю, Эмма пошла пятнами, но помогает ему выйти.

– Давай, теперь веди меня домой, ща танцевать будешь! – И они удаляются.

Утром ссали паром все! Проснулись от дикого рёва. Пришли к нему в номер. Смотрим, как будто ковёр, на полоски нарезанный, по всему номеру валяется. Этот ходит, орёт. Что случилось? А он из ванной выходит, как пёс лишайный, весь пучками повыдерганный.

Утро, всплыл, состояние такое, что лучше бы умер вчера. И тут он понимает, что весь обклеен восковыми полосками. На столе записка: «Уехала к родителям с детьми. Эмма».

Сначала он пытался срезать полоски ножом, потом ножничками, потом начал рвать, медленно отделяя полоску за полоской.

– Миша, звездюк ты шерстяной, ты хоть иногда голову включай, мы же в баню ща идём!
- И что?
- А-а-а, ну да. Ничего, продолжай, продолжай. Физику в школе не для тебя рассказывали.